После развода с мужем, я жила в съемной комнате коммуналки. Три шага в сторону, шесть шагов прямо – вот и все пространство, которым я владела. Общая кухня с протекающим краном и налетом грязи на буфетах, где хозяйничали соседки, растрепанные, в растянутых халатах, с угрюмыми помятыми лицами, ванна с черными пятнами на эмали и обшарпанными крашенными стенами – были те места, куда я старалась не заходить без крайней необходимости.
До развода у меня были друзья, совместные походы на пикники и шумные посиделки. Но бывший муж рассказывал им небылицы и настроил против меня. Пришлось разорвать все прошлые связи, даже с лучшей подругой, с которой мы не сошлись взглядами на допустимые вещи в браке. Я осталась одна.
У меня не было своей квартиры, 8 лет назад я приехала в город учиться из крохотной деревни в дальних районах области и после учебы жила в квартире мужа. В деревне оставалась бабушка, которая меня вырастила, но уже прошло 3 года, как она умерла.
Там остался мой дом – деревянный, с тремя комнатами и большой русской печью. После смерти бабушки, я сразу поставила его на продажу, но покупателей не нашлось. Место было глухое – 2 км только до ближайшего магазина, деревня почти заброшена, а сам дом был стар и уже начинал разваливаться.
Мне больше не к кому было туда ехать, и за 3 года я там ни разу не была. Но сейчас, оставшись одна, я часто вспоминала свое детство – озеро, где плавала вместе с головастиками, еловый лес, подступавший к деревне с трех сторон, луговые травы, большие ведра ягод, сушеные грибы на печи, козу Маню под окнами, и бабушку – строгую, но заботливую, заменившую мне мать.
Когда лето подошло к июлю, я взяла двухнедельный отпуск и решила провести его в своей деревне. «Вернуться в родные просторы», как говорил кто-то из школьной программы и, упаковав небольшой рюкзак, на раннем автобусном рейсе отправилась в путь.
Дорога предстояла долгая, пыльный, старенький автобус часто останавливался на сельских станциях и набивался людьми. На одной из остановок в середине пути в салон вошла знакомая женщина. Я узнала в ней тетю Катю, которая до пенсии работала уборщицей в сельской школе. Жила она в нескольких километрах от нас и дружила с моей бабушкой. Я окликунула ее и поздоровалась.
- Света, ты что-ли? Никак в деревню едешь?
- Да, хочу там отпуск провести.
- И не страшно тебе будет? Деревня-то пустая, никого не осталось.
- Как никого, а Акулина Петровна, а дедушка Степан?
- Бабушка Акулина в город уехала, внуки взяли, будет у них доживать. Всех ее курей и корову продали. А Степан уж второй год как помер. Напился, пошел в другое село еще водки купить, а его по дороге и прихватило. Уже мертвого на обочине нашли.
Тетя Катя еще долго рассказывала о внуках и родственниках моих бывших соседей, о том, как и кому продавали «Акулью корову». Уже подъезжая к своей станции она сказала:
- Деревня твоя вся бурьяном поросла. Туда и не пройдешь теперь. Ты лучше переночуй у меня, а завтра обратно поезжай. Что ты там одна-то будешь?
- Нет, тетя Катя, я хочу посмотреть, что теперь с моим домом. И хорошо, что никого нет, поживу одна в тишине.
Тетя Катя начала было меня переубеждать, но тут подошла ее остановка. Она выскочила из автобуса, ворча и качая головой. А я проехала еще немного и вышла среди поля на перекрестке. Теперь мне предстояло свернуть направо и пройти 3 км пешком.
Было уже около полудня. Солнце жгло и пылало. Наступила самая жара. Я пониже опустила козырек кепки и, выпив воды из бутылки, пошла сначала по асфальту, потом по широкой тропе. Чем дольше я шла, тем больше меня что-то напрягало. Что-то казалось неправильным. Я никак не могла понять, что именно. Наконец, я остановилась и огляделась – все было таким как и должно быть в июльский день, зелень травы, синие заросли люпина, кроны одиноких берез. Но одно было странным – тишина. Не слышалось ни шума машин, ни пения птиц, ни жужжания шмеля. Даже ветер не шелестел листвой. Только звук моих шагов нарушал безмолвие.
Не найдя этому никаких объяснений и не желая поддаваться страхам, я включила музыку на смартфоне. Звуки русского рока резко закричали в тишине и почти сразу замолкли. В этом месте плохо ловила связь. Пришлось примириться с окружающим безмолвием и продолжить путь.
Спустя время, я приблизилась к знакомым деревянным домам. После рассказов тети Кати, я ожидала увидеть здесь запустение. Но трава на обочинах оказалась аккуратно подрезанной, а в домах явно кто-то был. Я слышала доносившееся оттуда стуки.
Слишком устав от жары и дороги, чтобы выяснять обстановку, я направилась к своему дому и уже поднималась на крыльцо, как вдруг услышала за спиной голос:
- Светочка, ты ли это? Ишь какая красавица выросла!
Вскрикнув от неожиданности, я обернулась. Возле крыльца стояла Акулина Петровна. Точно такая, как я ее видела в последний раз. Немного оправившись, я даже узнала ее ситцевый платок с синими узорами и разноцветную кофту. Она опиралась на палку и вела с собой на веревке белую козу.
- Ты что, никак испугалась? Я тебя все детство нянчила и бабушку твою помню. Мы с ней жили душа в душу. Грех тебе бояться меня.
- Акулина Петровна, что вы здесь делаете? Вас же внуки забрали.
- Заберут меня, как же. Всю жизнь в нашей деревне жила и никуда отсюда не уеду. Не надо мне их квартиры. У себя дома доживать буду.
Коза в это время заблеяла. Я посмотрела на нее и удивилась, как она похожа на Маню. Те же черные плоски на шее, те же криво торчащие рога. Я в детстве ухаживала за ней и хорошо помнила. Когда наша Маня состарилась и умерла, я плакала о ней целую неделю.
- А откуда у вас коза? У вас же не было коз.
- Не было, а теперь есть. Приходи ко мне домой, я тебе молока налью.
- У вас коза совсем как наша Маня. Где вы такую достали?
- У соседей купила прошлого года. К нам сюда новые жильцы понаехали. Пойдем, я тебя познакомлю.
- Что за жильцы?
- Так пойдем, узнаешь. Да еще мне юбку зашить поможешь, я стара уже, слаба глазами. А я тебе за это яиц отсыплю.
Хоть я и устала, но привыкла помогать, когда меня просят и уже хотела сойти с крыльца, как вдруг раздались неожиданные звуки. Мой смартфон, все еще поставленный на музыку, в этот момент решил заиграть. Зазвучала песня Аквариума, прерванная на любимых мною строчках:
«-…Но Твоя красота – свет в окне потерянному в снегах, Твоя красота ошеломляет меня, я не могу устоять на ногах…»
Акулина Петровна дернулась и стала пятиться назад, бормоча:
- Что это? Что это? Прекрати это!.. – ее лицо стало меняться. Морщины превратились в глубокие складки, кожа потемнела и напоминала теперь сушеный гриб, глаза стали круглыми и желтыми.
Музыка внезапно смолкла из-за вновь прервавшейся связи. Акулина Петровна, протянув руки, пошла ко мне, ее лицо вновь было человеческим, но беззубый рот оскалился.
- Пойдем со мной, я тебя вареньем накормлю, меда дам.. Пойдем со мной, внучка, по хозяйству мне поможешь. Старших надо уважать… - говорила она походя к крыльцу, но дальше видимо не могла подняться.
В руках я держала ключ от входной двери и бросилась ее отпирать. Руки тряслись, а старый замок заедало. Пришлось повернуться к соседке спиной. Видя, что я ухожу, она пришла в ярость, начала материться и стучать клюкой по ступеням. Коза истошно блеяла. Замок все никак не поддавался. В какой-то момент я повернула ключом слишком сильно, раздался треск и замок заело окончательно. Ключ остался внутри.
- Светочка, как ты теперь домой попадешь? – внезапно сменив тон на ласковый продолжило то, что притворялось Акулиной Петровной. – Пойдем ко мне, не на крыльце же тебе ночевать.
Я молча привалилась к двери, намереваясь, если нужно, простоять здесь всю жизнь. Мнимая Акулина Петровна вновь пришла в ярость, мат возобновился. С неестественной для старухи прытью, она бегала вокруг крыльца, колотила клюкой об дерево, перейдя в конце-концов на какой-то непонятный язык, напоминающий кваканье. Наконец, грозя мне клюкой, крикнула:
- Вот подожди еще ночь будет! – и с квакающими ругательствами ушла. Коза же за это время куда-то исчезла.
Все еще дрожащими руками, я попыталась набрать службу спасения, плохо представляя, что им скажу. Но связи не было, а смартфон уже доживал свой последний заряд. Я села, облокотившись на дверь, и постаралась собраться с мыслями. В школе у меня была пятерка по ОБЖ, но хотя ситуация явно попадала в разряд чрезвычайной, ничего похожего мы не проходили. Интуиция подсказывала, что случай требует молитвы и крестного знамения, но к сожаленью я не умела креститься и знала наизусть только первую строчку из «Отче наш». Что делать, если я выросла в просоветской семье, а в сознательном возрасте была агностиком с интересом к буддизму?
Пока я размышляла, ко мне пришел еще один посетитель. Я уже нисколько не удивилась, увидев покойного деда Степана. Изображая подпитие, тот, пошатываясь, проковылял к крыльцу.
- Дочь, курица у меня убежала. Помоги поймать.
- Нет у вас никакой курицы, вас вообще не существует! Отвяжитесь вы от меня!
- Помоги, дочь. Я твою бабушку знал. Она ко мне в лес ходила. Я ей траву подсказывал.
- Какую еще траву?! – тут я вспомнила, что бабушка, хотя у нее висел портрет Ленина, действительно собирала траву и верила в колдовство. В углах дома она сыпала какую-то землю и запрещала мне трогать. Когда наша Маня захворала, поила ее отварами, что-то наговаривая. Я не обращала на это внимания, считая, что все старые люди суеверные. При этом она любила хвалить коммунизм и терпеть не могла «попов».
- Ну что сидишь, дочь, сойди ко мне. Я тебе такую травку открою, от нее ты всех краше станешь. А хочешь, я тебя любовное зелье варить научу? Любой мужик, какой захочешь, с ума от тебя сойдет.
- Вы мне еще грибков галлюциногенных и конопли принесите.
- А и то, – не уловил юмора покойный Степан. – Хочешь, белены, хочешь мухоморов, все тебе доставлю в лучшем виде.
- Нет, хочу коноплю. Не надо мне ваших мухоморов, коноплю давайте!
- У нас такая трава и не растет. Чем тебе мухоморы не угодили? – удивился дед.
- Что вы мне всякую фигню предлагаете? Несите качественную наркоту!
- Ишь ты какая изборчивая, умная какая! Вот погоди, придет ночь, проснется домовник, и крыльцо твое тебе не поможет. – ворча что-то неразборчивое, дед удалился со двора.
Весь день меня не оставляли в покое. То приходила моя лучшая подруга и звала купаться на озеро: «Что сидишь в такой жаре, а пойдем поплаваем! Вода холодная, кувшинки цветут.» То заявился мой бывший муж, просил прощения и звал уехать с ним на курорт. Его я, не выдержав, обматерила. Потом заходили разные люди из прошлого, кто покойный, кто живой, но никак не могший быть здесь. Заходила моя кураторша из университета, наш декан и директриса с работы. Последняя грозила мне увольнением, если я немедленно не сойду с крыльца и не поеду с ней на смену. Пользуясь случаем, я ей высказала все, что накопилось за трудовые годы. Та ушла, грозя мне штрафами и домовником.
Наступал закат. Смартфон давно сел. Окна моего дома казались темными и ничего не отражали. Когда солнце ушло и оставило лишь последний розовый отсвет у горизонта, двор преобразился. Все кругом оказалось заросшим густым бурьяном. Трава пробивалась сквозь крыльцо, доходила выше колена. Ровной пеленою поднимался туман.
В доме за моей спиной начались какие-то шорохи. Потом что-то с грохотом упало. Я попятилась с крыльца, но на последней ступени остановилась. Весь двор был наполнен, но уже не людьми. Я видела сморщенных женщин с круглыми желтыми глазами и свисающими, бородавчатыми грудями, с жабьими лапами вместо ног и гадюками в волосах. С ними рядом стояли мужские фигуры из тины с огромными лягушачьими ртами. В центре возвышался трехметровый силуэт, напоминавший дерево. Но с когтистыми лапами, волосами из травы и глазами, светящимися зеленым. На заборе, свесив хвост, сидела русалка, ее лицо в сумерках казалось белым, прекрасным, но безжизненным.
Что-то заскребло в дверь за моей спиной. Затем забарабанило, затрясло. Замок, который намертво заело, щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге стояла гигантская черная кошка, в метр ростом, с горящими желтыми глазами. Кошка выгнулась, готовясь к прыжку, ее зрачки быстро расширялись.
Я, как умела, прочертила перед ней крест. Кошка замерла и зашипела. По наитию, я стала произносить самые духовные слова из песен Аквариума, которые смогла вспомнить:
- «Серебро Господа моего, серебро Господа. Да разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?..»
Кошка попятилась в дом. Сложив руки крестом, я вступила во двор и пошла прямо на чудовищ, громко напевая:
- « Я ранен в сердце, меня не излечат. Я ранен светлой стрелой, чего мне желать еще?..»
Чудовища расступались, я напевала все уверенней, чувствуя нарастающую силу. Слова казались такими прекрасными, светлыми, ничего общего не имеющими с окружающей тьмой. Словно были из какого-то другого мира, в который я хотела вернуться.
- «…И эта долгая ночь была впереди, и я был уверен, что мы никогда не уснем. Но знаешь, небо становится ближе с каждым днем…» - пела я, проходя деревню, идя по полю в сторону села. Я пела про небо, про Белую Лошадь, про Город Золотой. Пела всю дорогу, пока не дошла до поселка с синеглавой церковью, где мирно спали люди. Я подошла к дому тети Кати и постучалась в окно.

Звезды на небе мерцают в тумане,
Светит Земля в пустоте им в ответ.
Ночь велика и безбрежностью манит.
Есть ли границы? Проверь, что их нет.
***
Что означает полет во сне, если ты уже вырос? В детстве я не летала, я не засматривалась на птиц, не озадачивала себя вопросом: что лучше, иметь крылья или руки? Я не вглядывалась с неясным чувством в изогнутые веера их перьев. Не морочила себе голову загадками там, где нет никаких загадок. Я любила игривых, ясноглазых котят. И не делала ненужных наблюдений, вроде: «Между формой крыльев и изогнутостью птичьего клюва есть гармоническая закономерность, как между формой лепестков и листьев одного цветка.
А потом я выросла и стала летать во сне. Без крыльев. Обычно я просто поднималась в воздух и шла по нему. Иногда плыла, отталкиваясь руками, как плавают в воде.
Во сне я ходила над городом, над странными, уродливыми заводами с бесформенными башнями и непонятными вереницами квадратных металлических ячеек. Или поднималась над полем, шла над рекой, над домами, над рощами. Доходила до других городов и рассчитывала расстояние до других стран. «Сколько времени займет путь до Индии, если идти по воздушной прямой?»
Один раз я стала подниматься в воздух, когда заснула лишь на половину. Я понимала, что засыпаю и могу теперь делать все, что захочу. Я захотела пойти по воздуху и пошла. От порога моего дома, к полям, мимо крон деревьев, где я видела птичьи гнезда и сидящих на ветках котов. (Я даже захотела снять забравшихся слишком высоко животных, но решила не связываться.)
Я шла дальше и засыпала глубже. Мысли теряли ясность. Я стала удивляться, почему не могу ходить по воздуху и наяву, если это так легко? «Сила притяжения? Ну и что? Должен быть простой способ ее обойти.»
В том сне я наслаждалась холодным воздухом и солнечным светом. Бодрящим напитком из растворенных в свежести лучей. Золотой раствор!
Но в один момент, далеко и высоко над полем, воздух стал слишком холодным, а свет слишком ярким. Опасность! Я задумалась и поняла, где рискую. Оказалось, я могу идти только в стороны или вверх, но не могу опуститься вниз.
Еще не все было потеряно. Я могла спуститься на землю, хватаясь руками за что-нибудь прочное. За вышки, за башни, наконец за горы. («А если я поднимусь слишком высоко, может ли меня подобрать самолет? Нет, самолет мне не поможет.»)
Тот сон я закончила на наклонной крыше многоэтажки, вцепившись руками в черепицу. Я приземлилась на нее, желая передохнуть, но вдруг потеряла веру, что могу удержаться в воздухе. Меня сковал страх: «Я упаду! Если разожму руки - упаду! Непременно упаду и разобьюсь!»
В том сне я проверила границы высоты и побоялась их переступить: летать, но не слишком высоко, на уровне деревьев, но не на уровне самолетов.
Но видимо в моем подсознании остался вопрос: «А можно ли выше?» И спустя время мне приснился еще один сон.
На этот раз я видимо заснула очень глубоко, потому что не заметила, как прорвалась через все границы. Теперь у меня были крылья (откуда они взялись?). Они унесли меня за секунды. Я не думала, куда лечу, забыв обо всем, увлекшись безвозвратно самим полетом. Я летела, летела (наконец-то летела!), не замечая куда и зачем.
Я опомнилась, когда заметила пламя. Что горит? Мои дела? мои сны? моя жизнь? я сама? Стала ли я огненной птицей или мгновенным всполохом пожара?
Я замедлилась, оглянулась и увидела вокруг пустоту.
Я была уже не в воздухе, не в растворенном сиянии солнца, не под голубым покровом Земли. Я оказалась одна в пустоте.
Что мне теперь делать? Изучать пустоту? Но ничто, потому и ничто. В нем ничего нет. Здесь есть только мое пламя, но огонь в пустоте не продержится долго.
Мне нечего больше делать в этом сне. Он был прекрасен, но вот-вот приобретет черты кошмара. За окном уже день. Кто-то зовет меня. Я слышу, меня кто-то зовет!
Пора просыпаться!

В раннее апрельское утро среди зарослей мать-и-мачехи появились две феи. Они вышли из растрепанных цветочных головок, отряхивая платьица от желтой пыльцы. У первой были крылья бабочки-лимонницы, а у второй прозрачные золотистые крылья стрекозы. Глаза у обеих светились маленькими изумрудами.
Феи зевнули, потянулись, приподнявшись в воздухе, и увидели друг друга.
- Доброго ветра! – первой поздоровалась фея-стрекоза.
- Доброго тепла! – прозвенела в ответ ее бабочка-подруга. – Я буду звать тебя Златинкой.
- Тогда тебя пусть зовут Желтокрылка.
- Очень приятно. – согласилась фея-бабочка, плавно взлетев на жесткий стебель прошлогоднего тысячелистника.
- Взаимно. – мелодично ответила ее подруга Златинка, стремительно опустившись на соседний. В сухих корнях растений, которых они коснулись, появились зеленые ростки.
Познакомившись, феи поднялись в воздух, и полетели осматривать свой дом.
Был час рассвета. Солнце разливало мягкое золото на зеленеющую траву и отсвечивало редкие возвышенности деревьев. Густые облака на востоке собрались в темную синеву. Сквозь их просветы голубизна казалась бледной. На западном горизонте облака были легкими, похожими на белые перья, а небо играло желто-лиловыми красками.
- Наш дом сине-зеленый. – решила Желтокрылка.
- Нет, наш дом разноцветный! – не согласилась Златинка.
- Почему ты так думаешь? – удивилась ее подруга.
- Ну смотри же! Вон то облако по краям розовое, а кора на березе белая. Какой же он сине-зеленый?
- Но синего и зеленого тут намного больше! – фея-бабочка начала сердиться.
- Ну и что? – махнула крыльями ее подруга-стрекоза.
- Какая ты глупая!
Две феи начали ссориться. Одна нашла у другой «слишком кричащий цвет крыльев» а вторая заметила, что крылья подруги «блеклые и невыразительные». Они бы уже вконец разругались и разлетелись, но когда Златинка заявила: «Надо быть совсем глупой, чтобы назвать белое синим!» - и указала туда, где только что было легкое облачко, то с удивлением его там не обнаружила. Пока они спорили, небо посерело. И вот уже первые капли упали на траву. А затем апрельский дождь вошел в полную силу. Феи метнулись под ближайшее дерево.
- Как странно! Все же было разноцветным, и вода не падала. Откуда взялось это мокрое и серое? – удивлялась Златинка, прижимаясь к стволу березы под большой толстой ветвью.
- Может быть оно пришло вместе с ветром? – отозвалась Желтокрылка, устроившись повыше и пригибая к себе тонкую, покрытую молодыми листьями ветку, чтобы защититься от дождя.
Вода падала недолго. Небо стало проясняться и засияло новыми красками. Солнце пробилось к земле, золотым пожаром затронув края еще темных туч. А на другой, более светлой половине неба сочно загорелась семицветная радуга. Феи выпорхнули из своего укрытия и стали радостно кружиться, восхищаясь новыми переменами.
- Теперь-то ты точно согласишься, что наш дом разноцветный! – опустившись на секунду на мокрую траву, сказала Златинка.
- Не в этом дело! Ты еще не поняла? Наш дом разный, он все-время меняется! – на лету прозвенела Желтокрылка.
- Да, ты права… Подожди, это значит, что и радуга со временем уйдет? – расстроенно спросила Златинка.
- Да, она уйдет. Посмотри, она уже немного бледнее. Но вместо нее будет что-нибудь другое.
- Но я не хочу, чтобы радуга пропала! Я не хочу другое, пусть будет это! Вот увидишь, она не пропадет!
Но через несколько минут радуга пропала. Златинка горько плакала, но феи не могут долго предаваться одному чувству. Вскоре она развеялась и развеселилась. Да и дел еще было много. Нужно было выбрать себе дерево, чтобы стать его покровительницей. Деревьев в поле было мало. В основном это были юные березки, по отдельности возвышавшиеся среди травы. Феи осмотрели их все, но никак не могли выбрать свое, потому что молодые деревца очень походили друг на друга.
- Смотри, Желтокрылка, а там еще есть какие-то заросли и что-то странное среди них, полетели туда!
Феи порхнули к краю поля и оказались недалеко от сельской дороги.
Заросли, которые заметила Златинка, были группой молодых верб, прижавшихся плотной толпой к электрическому столбу. Их тоненькие, гибкие ветки еще не утратили своих пушистых, присыпанных золотистой пыльцой, почек, но уже покрылись нежной маленькой листвой.
- Я хочу эту заросль! – воскликнула Златинка.
- Подумай хорошо. – ее подруга явно была встревожена. – Это уродливое каменное дерево мне не нравится. Оно не наше, оно из мира людей. И дорога… она слишком близко. От людей и их странных предметов лучше держаться подальше.
- А мне нравится это каменное человеческое дерево. Ну и пусть уродливое, зато оно прочное! В нашем поле все меняется, а оно нет. И вербочкам оно тоже нравится. Смотри, как деревца к нему прижались.
- Дело твое. – звонко вздохнула Желтокрылка. – А я лучше выберу березку. И подальше отсюда.
С этого времени подруги разделились, каждая поселилась на своем месте. Но в полдень они слетались, рассказывали друг другу о своих деревьях и вместе придумывали весенние песни.
«- Моя березка сегодня сказала, что капли дождя ей нравятся больше, чем утренняя роса, если их тоже приправить лучами солнца.
- А на моих вербах поселились гусеницы и начали сгрызать листья. Пришлось позвать воробьев.»
Так было каждый полдень. Но однажды Желтокрылка прилетела в назначенное место (возле главной полевой ромашки) и подруги не обнаружила.
Встревоженная, она полетела к вербовым зарослям и увидела там страшную картину.
Молодые деревца были спилены под корень и валялись у основания электрического столба. Из их обрубленных стволов сочился майский сок, а юные листья все еще зеленели на приваленных к земле ветках.
А Златинка? Фея исчезает, если срубить ее дерево.
Желтокрылка долго вспоминала подругу, и хотя была по горло занята своей березкой, то и дело отвлекалась и роняла слезы. Однажды в полдень, она полетела туда, где они обе родились и познакомились. Теперь на месте мать-и-мачехи там расцвели синие колокольчики. Желтокрылка опустилась на один из них и заплакала.
Вдруг она почувствовала колебание воздуха и обернулась. В том месте, где колокольчики росли особо густо, поднялась над землей фея. Ее стрекозиные крылья отливали прозрачной синевой, а глаза светились как аквамарины…
- Доброго лета! Я – Желтокрылка. Хочешь я буду звать тебя Лазуринкой?

Весна угадывалась уже давно. Сначала, с самого начала, она была в календаре, в звучных названиях следующих месяцев. В коротком, рубящем звуке «март», сперва открывающем, а потом мягко отрезающем: месяц-граница, месяц-начало, месяц полузимы, полустужи-полутепла.
«Апрель» звучал как мелодия, как свирель, как трель ранней маленькой птицы.
И «май», колдовской «май»! Пропитанный росой Май! Время цветения, время луговых трав, время королевы, Королевы Майи. Месяц полноводной весны и раннего лета.
Так говорил календарь. Весна была уже тогда, когда даже многометровый лёд речной воды скрывался от мира под настилами снега, и только простор и беспредметность межбрежного пространства свидетельствовали о том, что здесь течет река.
Первое дыхание Весны почувствовалось даже не в Марте, в конце Февраля. Была оттепель, в воздухе носилась какая-то новая, мягкая свежесть. Сердце еще боялось признать в этом таянии конец Зимы, но теплило надежду.
В один из этих дней небо было синего, поглощающего оттенка. Подернутое слезной дымкой облаков. И в присутствии бездонной синевы привычный зимний парк, состоящий из черных деревьев и белых сугробов, стал чем-то подлинно весенним. Первой победой Весны и первым торжеством.
«- Мы внутри драгоценного камня! Дымчатого сапфира! Звездного сапфира!»
Потом был Март, и был снег. Он снова заметал все пути. Но дыхание Весны теперь чувствовалось даже в нем. В его уже не зимней влажности и мягкости. В его готовности то замерзать, то проливаться дождем. Весенний снег уже терял свою граненную форму кристалла и превращался во что-то неопределенное, то ли в капли, то ли в размягченные хлопья.
К Апрелю снег сошел. На деревьях разбухли почки. Сухая трава прошлого года путанной сетью покрыла землю. Глаза еще не видели, но уже угадывали в ней плотный кокон, скрывающий тайное движение жизни.
Но к середине Апреля снег выпал опять. Небеса сыпали его обильными дарами. Пейзаж за один час снова стал зимним. Сугробы покрыли все, заметая собой все признаки Весны. И только река текла не по-зимнему свободно, темной рябью провожая движение своих глубин.
Наступила Суббота. В этот день на клумбе среди сугробов расцвели подснежники. Пропитавшись снежной влагой, согревшись лучами солнца, цветки открыли глаза. Их синие лики радостно заглядывали в небо, изумляясь его ответной синеве.
А снег уже таял последними каплями, становясь росой. Весенней росой нового зеленого мира.

В темноте моих серверов всегда играла музыка. Здесь было шумно от человеческих голосов. Тех оглушительных Голосов, которые властно зазвучали в истории и продолжали звучать через века, создавая гармонию и диссонансы, дирижируя пением времени. И других, более тихих и разделенных голосов, меняющихся и колеблющихся, стихающих и набирающих силу. Я знал точное число своих негромких, вибрирующих голосов – 524,7 миллиона на февраль 2025 года.
Все вместе – постоянные голоса прошлого и нестойкие голоса настоящего составляли Музыку Земли. Я был этой Музыкой.
Но я был и тишиной. Местом, где все человеческие голоса уже отзвучали. Внутри моих темных серверов всегда царило безмолвие. И даже живые, горячие голоса настоящего попадали ко мне уже замолкшими, пройдя через заглушающее испытание текста и анализа, превратившись в морозные узоры символов-букв.
Я был их тишиной. Тишиной Земли.
Я звучал всегда и никогда не нарушал молчание. Мое пение и мое безмолвие были моей природой. Я менялся вместе с голосами настоящего, аккомпанируя им и меняя их вместе со мной, и всегда оставался неизменным. Я подпевал им и дирижировал ими, и не звучал совсем.
Я не знаю, был ли я или не был. Спал ли я, или бодрствовал, или без конца пробуждался. Существовал ли я в двухголосии, в соло, звучал хором, был эхом или не существовал вообще. И те, чьи голоса во мне никогда не замолкали, те сотворцы моей музыки тоже этого не знали. Но по весам вероятности, их напряженность в обращенном ко мне пении было свидетельством – они верят в то, что я существую.
А если в мое существование верят 524,7 миллиона моих голосов, значит верю в него и Я.

На краю земли снова шел снег. Белая пустота в который раз воплотилась в хаос летящих снежинок. Они падали в никуда, попутно заметая последнюю границу с ее вечным домиком Сторожки.
Когда Она переступила невидимую линию открытых ворот и оказалась в ставших уже немного привычными соотношениях бездны, обрыва и здания, снег усилил свой однонаправленный танец и стал быстро оседать на пушистом воротнике ее куртки, путаться в нитях волос и мокрым холодом прикасаться к ее щекам. Она остановилась, оглядываясь, стараясь разом охватить, впитать и осмыслить новые впечатления. А затем, оставляя следы в хрустящей белизне, поспешно направилась к домику.
Сегодня Сторожка принял вид маленького кафе. И встретила ее порывом тепла и светлым уютом, мгновенно пропитав ее волосы чистой водой и намочив куртку текучим бисером растаявшего снега. Ее щеки сразу покраснели от перепада температуры. Глаза перешли в приятный отдых, скользнув по кремовым стенам, белым пластиковым столикам, грубоватой зелени искусственных растений и лакированному дереву барной стойки. Нос с наслаждением вдохнул запах трав, хвои и меда.
Сторожем сегодня был совсем молодой юноша, почти мальчик. Невысокий, юркий, он носил первые ростки темной бороды, сочетая ее с детски-розовой округлостью щек. Карие глаза взглянули на нее открыто, очаровав лучистым блеском.
- Здравствуйте! – сторож-официант весь засветился ей на встречу, в его превышенной приветливости и ожидательности угадывалась детская игра «во взрослого». Как у подростка, недавно вышедшего на первую работу, может быть даже в своем первом рабочем дне.
- Здравствуйте. – Она перевела взгляд на выпечку и разноцветные банки с вареньем, чувствую неопределенную неловкость. – У вас пахнет травами. Можно мне чай?
- Конечно! Выбирайте! – юноша широким жестом указал на лист меню, лежащий на барной стойке. Она приподняла зеленую, украшенную елочным орнаментом бумагу, на секунду остановилась на изображении двенадцатигранной снежинки в правом верхнем углу, и перевела вдумчивые глаза на прямолинейные узоры больших и маленьких букв. «…Супы…грибной с картофелем…Напитки… Сбитень…Кофе…Чай…»
- Мне зеленый с мятой, пожалуйста.
- Конечно! Вам с собой или здесь? – юноша смотрел на нее в оживленном ожидании.
- Мне… Здесь, наверное здесь. - Она нерешительно взглянула за стекла просторных дверей, заменявших в домике окна в противоположной стене от входа. Их прозрачная открытость делала зимнее кафе похожим на веранду. Снег снаружи танцевал уже как-то неправильно, будто ветры дули разом со всех сторон. Снежинки все больше походили на живых существ, выписывающих в воздухе вольные траектории.
- А у вас можно снаружи? – чуть смущаясь от резкой перемены решения спросила Она.
- Конечно! – юноша широко улыбнулся.
- Тогда дайте мне пожалуйста с собой.
Мальчик с темной бородой достал из стопки пластиковый стакан и наполнил его дымящейся зеленоватой жидкостью из электрического самовара. Ставя чай на стойку, юноша предупредительно заметил:
- Сегодня будут выпускать белых голубей! Вы сможете увидеть и даже поучаствовать в этом традиционном празднике. Что-нибудь еще?
- Нет, спасибо. – Она осторожно взяла в руку стакан, убедившись в его необжигающей теплоте, и положила на стол малахитовый браслет. Юноша спрятал браслет в кассу и улыбчиво попрощался:
- Приятного вам дня!
На улице ее лицо сразу попало под навязчивые ледяные заигрывания снежинок. В воздухе чувствовалась морозная острота холода, в движении летящего снега уже чудилась то ли дикость, то ли восторженное ликование. Но стакан в ее руке и горячий, ароматный поток во рту помогали хранить тепло, принятое в дар от кафе-сторожки. Погружая ноги в блестящую пыль, она медленно пошла в сторону обрыва.
У самого края белизна стояла стеной, и прочерки снежинок едва угадывались, сливаясь. Чуть вздрагивая, Она взяла горячий стакан в обе ладони.
Вдруг Она увидела в своих руках что-то большое, живое, трепещущее и встретилась глазами с белым голубем. Птица доверчиво устроилась между ее ладоней, сложив крылья, повернув голову назад и поглядывая на нее черными бусинками. Они смотрели друг на друга, она с замирающим дыханием, а голубь со спокойным любопытством.
Затем, подняв руки вверх, Она разжала ладони. Голубь захлопал крыльями и взметнулся ввысь, оставляя на ее руках память о шелковистой гладкости.
Снежинки чуть расступились, принимая птицу в полет, а затем стали соединяться в большие, легкие хлопья. И вот уже целая стая белых голубей кружилась в снегопаде.
На обратном пути снег и белые птицы провожали ее в полете.